Огнерожденный - Страница 47

Покровитель приюта все говорил и говорил, описывая Фараху жизнь воспитанников, а тот не мог и слова вымолвить. Он спрашивал себя – это ли его судьба? К этому ли он шел по дорогам Каван-Сара и Сальстана, и ради этого погиб Танвар? Выходило – да, ради этого. Стать воспитанником, послушником, а потом жрецом – счастье. Он сможет вымолить прощение у Всеблагого. Искупить службой Энканасу грехи свои, а возможно и всего своего рода. И помолиться за душу Танвара, набравшего, несомненно, грехов на пару жизней вперед.

Осознав, какой шанс дает ему судьба, Фарах заплакал. Марион занервничал: здоровый лоб восемнадцати лет, заливавшийся слезами как сопливый пацан – явление необычное. Покровитель приюта попытался утешить его, сказав, что его судьба будет лучше, чем у многих сирот Таграма. И Фарах, утерев слезы грязным рукавом, испачканным в крови Танвара, ответил, что плачет от счастья. Марион облегченно перевел дух. Связываться с ненормальными сиротами ему не хотелось. Их он повидал достаточно.

Потом Марион стал расспрашивать Фараха о семье, о родителях. И тогда подмастерье соврал. Первый раз соврал прямо в лицо жрецу, желавшему ему только добра. Соврал, чтобы остаться в живых, стать жрецом и искупить грехи своего рода. Сказал, что не помнит родных. Что он подкидыш и воспитал его деревенский кузнец. Что родился и вырос в Эшмине, маленькой деревеньке на самом юге Каван-сара. И это было правдой. Почти. Фарах действительно не знал родных. И действительно кузнец относился к нему как к сыну. Вот только воспитал его дед Тейрат – дважды вероотступник, еретик, Темный Жрец, изменивший своей вере, а потом и новым братьям во грехе. Об этом подмастерье умолчал.

Поговорив с Фарахом еще немного и убедившись в том, что парень в своем уме, довольно образован, и действительно сирота, брат Марион остался доволен. Он то знал, что такое встречается редко. Большинство его воспитанников, до поступления в приют, были тупы как пробки от леаранских бутылок и довольно агрессивны. Сирот воспитывает улица, а она учит одному – выживает сильнейший. Вдобавок, часто, Всеблагой Энканас награждал избранных не только даром Огня, но и слабоумием. Южанин же оказался силен, достаточно умен, и вдобавок имел дар. Такие встречались не часто. Об этом, Марион, разумеется, ничего не сказал Фараху. Тот узнал это сам, много позже, прожив в приюте несколько месяцев.

Но тогда, когда уже прошла страшная ночь, и занимался рассвет нового дня, довольный брат-покровитель приюта не сказал ничего. Просто похвалил Фараха и сдал его на руки брату Састиону, старшему воспитателю. Тот осмотрел новичка с ног до головы, сухо поприветствовал, а потом отвел в приют.

Это оказался большой двухэтажный дом, располагавшийся за высоким каменным забором, стоявший довольно далеко от Великого Храма. Большие ворота, сделанные из дубовых досок, охранял одинокий страж – пожилой копейщик, отслуживший свое и доживавший век при приюте. Он окинул подозрительным взором Фараха, кивнул Састиону и распахнул перед ними небольшую калитку в воротах.

Войдя во двор, Фарах понял, что жутко устал от всего, что случилось с ним. Устал от смертельной угрозы, от путешествий, от неопределенности. Фарах хотел получить передышку, найти уголок, где можно было бы побыть одному. Кажется, судьба, наконец, сжалилась над ним, и подарила ему новый дом. А может, Всеблагой все же услышал его мольбы и простил его.

Фарах вздохнул и пошел по каменным плитам двора, вслед за Састионом, ощущая как уходит напряжение последних дней. Он смотрел в будущее с опаской, не зная чего ожидать от нового дома, но ему очень хотелось верить, что все образуется и здесь он, наконец, обретет покой. Он вошел в двери приюта надеясь на лучшее, и его ожидания сбылись. Он стал воспитанником и нашел то, что искал.

В приюте Фараху понравилось. Сразу. Здесь жилось легче, чем скажем в Эшмине. Вставать можно поздно, ложиться рано, да и кормят досыта. Каждому воспитаннику была отведена маленькая комнатушка, куда влезали всего-то: жесткий узкий топчан, стол для занятий и табурет из плохо обструганных досок. Тесно, но зато есть свой собственный угол. Кормили три раза в день: кашей, тушеными овощами, иногда и вяленым мясом быков, жестким как подошва сапога. Без изысков, но сытно. Кроме того, когда пришла зима, Фарах по достоинству оценил старый дом, в котором жили воспитанники. Оказалось, что в толстых стенах проложены трубы, а по ним шел теплый воздух. Его давали печи, установленные в подвале. За ними приглядывал Таг – охранник приюта. С печами было много возни, но все труды окупалось, в комнатах воспитанников было тепло. Не то что бы жарко, но – тепло. Никто из ребят не мерз, если вовремя успел обзавестись теплым одеялом. Оказалось, что здание строили в одну из тех редких зим, когда в Таграме выпало много снега. Строители расстарались для жрецов на славу, предусмотрительно позаботившись о системе отопления. Нынче, лет через полста, и воспитанники, и воспитатели, вспоминали их добрым словом.

Фарах попал в старшую группу. Воспитанники – два брата с юга Сальстана и двое таграмских сирот, встретили его довольно приветливо. Все они умели читать, писать, знали молитвы и были, скорее, молодыми мужчинами, а не мальчишками. Братья – Сасим и Васка, доучивались последний год. Им уже исполнилось по девятнадцать лет, и летом их должны были отправить в Храмовое Училище. Там, после посвящения, братья стали бы послушниками. Поначалу они очень смутили Фараха тем, что держались надменно и почти не разговаривали с ним. Сасим и Васка уже считали себя почти жрецами и старались держаться соответственно – гордо, независимо, и подчеркнуто вежливо, как и полагалось вести себя жрецам при общении с простыми смертными. Потом Фарах все же к ним привык, хотя братья оказались на редкость набожными и серьезными ребятами, без чувства юмора. Но не злыми, просто гордыми. Зато таграмцы – Грендир и Килрас, наоборот имели непоседливый и задорный нрав. Так и норовили вляпаться в какую-нибудь неприятность. С ними Фарах сошелся быстро, не посмотрев на то, что оба были чуть младше него. Возраст не помеха, раз нашлось много общего. Фараху было с ними интересно и этого было достаточно.